Форум » Между этим миром и тем » Мемуары Анны Стенхоуп » Ответить
Мемуары Анны Стенхоуп
Anne Stanhope: С октября 1551 года по май 1553 года в Тауэре удерживали герцогиню Сомерсета, жену лорд-протектора Англии при Эдуарде VI, Эдварда Сеймура. А с 22 января 1552 года, со дня казни своего мужа, она вела записи, повествуя о своей жизни. Как только мрачные башни Тауэрского замка остались за ее спиной, она перестала писать, но то, что все же успело приобрести очертания на бумаге, дошло до наших дней. И теперь Вы можете узнать, как же все было на самом деле…
Ответов - 3
Anne Stanhope: 22 января 1552 года, около семи вечера. Странный день…Сегодня был очень странный день. Даже не могу сказать, что я сейчас чувствую. Боль, горесть, страдание? Нет, все это, кажется, не то. Но чувствую утрату. Самую большую утрату в своей жизни. Я не так и много потеряла людей за прожитые годы. Родители, но я не особо была к ним привязана. Мой первенец, но это было так давно. Сегодня казнили моего единокровного брата, но и это не отразилось в моем сердце так, как его смерть. Странно…я ведь не была любящей и верной супругой. Да и он никогда не любил меня так как ту другую… Но все же, именно его смерть оставляет в моей душе отпечаток. И да, все-таки мне, наверное, больно. Я впервые вижу в нем кроме денег, власти и могущества (которые, мы уже давно и потеряли) что-то еще. Что-то близкое и родное, что сегодня одним взмахом топора отнял навсегда у меня палач. Перед тем как его увезли на Тауэрский холм, где и казнили, я видела его. Когда подошло время я, собрав все свои силы, все же смогла придвинуть старый дубовый массивный сундук под окно и взобраться на него. Эдуарда вывели из мрачных стен, где нам пришлось провести столько месяцев, и он, наконец, смог вдохнуть свежий утренний воздух полной грудью. В последний раз. Тогда он обернулся и увидел, что я смотрю на него. Его губы растянулись в слегка ироничной, но все же в теплой прощальной улыбке. Только такую пренебрежительную улыбку я могла видеть на его лице. В этот раз в ней было что-то еще, но все же она оставалась такой же, как и много лет назад, когда я не пожелала, чтобы у меня отняли мою фамилию, оставив только его «Сеймур» или, когда я говорила ему о том, что нужно проучить этого через чур самоуверенного Генри Говарда. Ну и самое главное, именно такая улыбка была у него на лице, когда он заявился ко мне с предложением выйти за него замуж. На особых условиях. Только нас с ним во всей Англии связывали такие совсем не святые, святые узы брака. И так, он прощался со мной так же, как когда-то все начинал. И это было лучшее, что он мог сделать мне, перед тем как уйти навсегда. Кажется, я тоже улыбнулась ему в ответ и тогда уже его увели, навсегда увели из моей жизни. Я не плакала и не билась в истерики, мое сердце не стало биться быстрее. Я просто смотрела через пыльное стекло, пока могла видеть его. Потом слезла с сундука и села на кровать. Несколько часов я просидела, поджав колени, слушая, как по коридорам ходит тюремщик. Потом ко мне зашли и сказали, что все кончено. И вот я отныне вдова Эдварда Сеймура. Затем, почувствовав, как глаза наполняются влагой, я прилегла. Слез так и не было. Я стала погружаться в сон. Через дремоту помню, как ко мне зашли еще раз и сказали, что моего брата, Майкла, тоже уже казнили. Но, правда, мне уже тогда было все равно. Я провалилась в сон и очнулась только через несколько часов со странным желанием вылить все на бумагу. Потребовала принести мне немедленно белые листы и перо с чернилами. И вот пишу. Мое будущее мне не известно. Знаю точно лишь одно - меня не казнят. Нет! В след за своим мужем я отправлюсь еще не скоро! В этом я уверена. Но, что ждет меня? Может мне суждено до конца своих дней сидеть в этой убогой комнатушке. А что? Вон Эдвард Куртенэ уже сидеть здесь 14 лет. И никто его не собирается выпускать. Хотя он и сын той самой шпионки испанского посла, с которым некогда так близок был мой муж. Но для него это не стало поводом. Его мать ни раз просила смиловаться, а сам бедняга даже писал стихи, которые посвящал мне. Дурачок, неужели он и в самом деле думал, что Эдуарда это проймет!? Хотя я вот тоже сижу и пишу, правда, никому свои записи посвящать я не собираюсь! Нет, это нужно мне, чтобы не сойти с ума, как когда-то Леди Рочфорд. А ведь мы с ней похожи. Она тоже была женой мужа королевы, и овдовела при таких же обстоятельствах. Только я не столь глупа как она. Да и мужа ее казнили по обвинению в страшном грехе, в котором она его сама и обвинила, и которого за его душой на самом деле то и не было. А вот за моим был, да только казнили его не за это. Злая ирония.
Anne Stanhope: 7 февраля 1552 года Уже пошла третья неделя, и время так медленно тянется. Эти серые тусклые стены. С каждым днем они все больше начинают давить на меня. Порой мне кажется, что комната сжимается, а воздуха становится все меньше, и я начинаю задыхаться. Не знаю, как я еще проживу здесь неделю, вторую…третью. Сколько я здесь буду находиться? Вечность? А где-то за этими каменными возвышениями солнце, свежий воздух…свобода. Там на людей не давит эта серость. Они не чувствуют этот тошнотворный запах сырости. Все так ужасно! Кажется, я начинаю заболевать… Меня бросает то в холод, то в жар. Вид этой скудной еды вызывает у меня только отвращение. Порой подступает такая слабость, что я не могу даже подняться с постели. Может, я скоро умру? Может мне уже скоро отправляться в след…О! Нет, я уже пишу бред! Знаю же, что не умру. Нутром чувствую! Кто угодно, но только не я! ….Я вдруг подумала о своих детях. Маленькая Мэри, интересно она узнает когда-нибудь свою мать? Или будет называть мамой свою тетку? Ха! Нет, Элизабет никогда не позволит ребенку Анны Стенхоуп называть себя мамой! Уж очень сильно она меня ненавидит. Только если в память об Эдварде…но и это вряд ли. Скорее, она всегда будет рассказывать малышке, какая же ужасная женщина ее мать и как ей повезло, что она воспитывается добропорядочной теткой. Хотя, уж неизвестно, кто из нас хуже. По Божьим законам обеим нам гореть в аду. Там и встретимся. Хотя, я бы хотела сейчас ее увидеть…Да. Помню, еще при короле Генрихе, наши с ней встречи были бурными. Обменяться колкостями, съязвить друг другу! Да, когда-то это было частью нашей жизни. Увы, но нам приходилось сталкиваться очень часто. Она была через чур любимой сестрой, я – законной супругой. И обе в штате королевы. Обе всегда подле него. Обе, не желая того, оказывались всегда на близком расстоянии друг от друга, что удержаться было невозможно. И как бы сильно мы друг друга ненавидели - нам приходилось мириться с этим и жить бок о бок. Может быть, если бы между нами не было Эдуарда, то мы бы дружили. А почему нет? Она умна, не могу этого отрицать, талантлива. Хитра и коварна. Как и любой, кто носит фамилию Сеймур. Она не уступает мне в этом. А если еще и учесть, что всю жизнь мы обе были не против вкусить запретный плод…То да, не будь ее запретным плодом мой муж, ее родной брат то, вполне возможно, у нас бы все сложилось иначе. Но все есть - как есть. Мы были заклятыми врагами, и даже когда делали что-то вместе на благо нашей большой семьит - все равно, каждая отказывалась признаться, что ничего не получилось бы без второй. Да, Лиз. Интересно как ты сейчас? Его нет, а ты опять замужем за человеком, которого презираешь всем сердцем. Куча детей от покойного Грегори Кромвеля, мои дети, которых ты считаешь ублюдками. Но знаю, у тебя есть отдушина. Юный Эдуард, твой сын. Твой сын от связи с родным братом. Если ты еще видишь смысл в своей жизни - то только в нем. Маленьком мальчике, который думает, что похож на своего дядю Эдварда и не подозревает, что на самом деле вылитый отец! Может быть, ты, когда-нибудь, расскажешь ему правду, а может, для его же блага, умолчишь об этом. Впрочем, это не мое дело. Мне бы выжить и увидеть свободу. Нет, не хочу просто свободы. Хочу как раньше. Хочу быть при Дворе, хочу иметь достойную жизнь. Этот мальчишка всегда был слаб здоровьем…О, если бы только король Эдуард умер. Его сестра Мэри займет престол. И пусть она ярая католичка. Но она мне должна! В свое время я ей оказала неплохую услугу, пусть вспомнит! Главное, чтобы вспомнила. Да и сестру Эдварда, королеву Джейн, она любила. А я его вдова! Хотя бы в память, но должна… Только бы Эдуарда побыстрее призвал Бог!
Anne Stanhope: 11 февраля 1552 года Одиночество - самое страшное, что мне пришлось испытать в жизни. Одиночество - то, что уготовила мне судьба. Сейчас я с ужасом понимаю, как я одинока. Как всегда я была одинока. Я всегда была в центре каких-то событий, среди каких-то людей. Но, по сути, я всегда оставалась одной. Никто и никогда не узнает моей боли, моих настоящих мыслей и чувств. Все всегда видели только маску. Маску сильной и уверенной в себе женщины. Увы, но я не была такой. Я не была сильной, ибо сильные люди не плачут тихо ночью в подушку, когда никто не видит. Их не душит боль, когда они остаются наедине со своими мыслями. Мне же было достаточно остаться один на один с самой собой, как все чувства и мысли начинали напоминать, что я никогда не узнаю по-настоящему, что такое быть счастливой. Поэтому то я всегда и стремилась от них убежать. Поэтому я и надела маску, чтобы хотя бы окружающим казаться таковой. Чтобы никто не знал, что за ней скрывается слабая девочка, которая нуждается в тепле, ласке и поддержке. Нет, я слишком гордая, чтобы просить этого. А вот теперь я осталась наедине с собой. Вокруг не души, не считая тюремщиков, которые ходят по коридорам и нарушают тишину своими тяжелыми шагами. Прошло уже столько лет. Я уже давно не молода, я уже давно не та красавица, которая когда-то блистала при Дворе. Но эта маленькая девочка все еще жива во мне. Она все еще живет в моих мыслях, и каждый раз кричит о своей боли. О нашей боли. Она напоминает мне каждый раз о себе и возвращает в прошлое, в родительский дом. Мой отец, Эдвард Стенхоуп - вот кто породил эту несчастную девочку. Грубый и жестокий, с суровым, строгим нравом - он порабощал всех в доме. Помимо меня у него еще было два сына от первого брака. Мы росли в постоянном страхе перед отцом. Но более всего мне жалко мою матушку. Бедная, ее насильно выдали замуж за этого изверга, когда она была еще совсем молоденькой. И всю жизнь она терпела боль и унижения, но смирилась со своей судьбой и никогда не роптала, перенося все молча и тихо. Мы все всегда молчали, боясь сказать лишние слово, ибо это могло оказаться опасным. Отец мог кричать так, что потом в голове еще долго раздавалось эхо этого страшного голоса. Он мог ударить так, что синяки не сходили неделями и долго напоминали о себе тупой болью. Но мы терпели, никто никогда не перечил и не пытался что-то изменить. Однажды я спросила матушку, почему она все это терпит? Почему не сбежит от него? Помню ее испуганный взгляд. Она со страхом смотрела на свою дочь, которая была первой, кто говорил об избавлении от этого ужаса. Тогда она села передо мной на коленки и прикрыла ладошкой мой рот, прошептав: "Тише, Анна! Не смей более и думать о таком, не то, что говорить! Иначе он убьет нас обеих". Я видела перед собой тогда слабую, испуганную женщину. И тогда я решила для себя, что никогда не стану такой! Я решила, что никогда не буду принадлежать мужчине и зависеть от него. Тогда эта маленькая слабая девочка, казалось, заснула навечно. Отныне я смотрела на отца только с одной мыслью, что я, в отличие от матушки, смогу выбраться! Смогу все изменить! Стану независимой. Никогда не буду принадлежать ни одному мужчине! Но тогда я не знала, что полной свободы не бывает. Если мы не принадлежим кому-то другому, значит, мы принадлежим своим внутренним демонам, которые обрекают нас на одиночество. В четырнадцать лет я, наконец, обрела то, о чем мечтала. Меня отправили ко Двору в свиту к Екатерине Арагонской. Я была совсем юной. И я впервые познала свободу. Впервые по-настоящему поняла, что управлять могу я, а не мной. Впервые поверяла, что это возможно. Постепенно я поняла, что необязательно обладать мощью и силой, как у мужчин, чтобы быть главной. Нет, женщина может управлять и быть главной и первой. О, если бы я могла довольствоваться только этим. Но время шло, а я почти забыла о маленькой девочке, которую никто не любил, которую никто не разу не приласкал. Независимая, свободная, я упивалась всем этим. Пока не встретила того, кто пробудил эту девочку. Она переродилась во мне. Она пряталась ото всех, открываясь только мне в те минуты, когда я оставалась одна. Ох, уже поздно. А свеча скоро потухнет. Надеюсь, сегодня ночью я смогу заснуть....
полная версия страницы